Как только не называют Владимира Владимировича Познера! И совестью отечественной журналистики, и самым большим профессионалом, и самым объективным президентом, и лицом первого канала. Все это справедливо, но главное не в этом. Главное, что даже на официальном, почти государственном, канале есть человек с не общим выражением лица. На этом лице не увидишь верноподданнической улыбки или показного энтузиазма, зато в его глазах явственно читаются ирония и ум.
О журналистике
Я совершенно не думал становиться журналистом. Никогда. Если бы не случай. Мне позвонил приятель и рассказал, что создается новое информационное агентство АПН (Агентство печати «Новости»), куда ищут людей со знанием иностранных языков. Мне это показалось интересным, тем более что я хорошо владею французским, английским, и решил попробовать. С этого все и началось.
Должен сказать, что не верю в журналистское образование. Также не верю, что можно научиться быть писателем, художником. Да, можно научиться рисовать перспективу, класть тени. В журналистике тоже есть своя техника, которой можно научиться. Но научить быть журналистом нельзя. Для этого должно быть что-то внутри.
В американском спорте есть такое понятие: натуральный спортсмен, натуральный игрок. Человек просто таким родился, у него это есть. Это как абсолютный слух, которому нельзя научиться. Это то, что дано природой. Так вот, я думаю, что работа с микрофоном, работа с людьми — это то, что дано мне природой.
«Моя семья» — тот жанр, который мне совершенно чужд. Кроме того, есть серьезные основания полагать, что порой за маской в «Моей семье» сидят актеры. Об этом уже писали. И никто этот факт не опроверг. На самом деле журналист, поступающий неэтично, то есть обманывающий публику, уже не профессионал. Коль скоро подобное происходит — это можно назвать как угодно, но никак не журналистикой.
Несомненно, есть определенный круг людей, где считают, что мне нет места на телевидении. И меня это радует, потому что если бы у меня не было среди этих людей врагов, я бы считал, что я что-то не так делаю. Не думаю, что тот факт, что я работал на одну из американских сетей с 1991 по 1996 гг. включительно так или иначе может сегодня оказаться фактором негативным в отношении людей ко мне.
О приемах
Работая с Донахью, я стал понимать, что такое «приём». Мне крайне интересно было смотреть: а что Фил делает и как это у него получается? У него — целый ряд приёмов, но я знаю точно, что никто им его не учил. Однажды он что-то сделал, сработало — и он, ага, взял на вооружение. Могу описать. Он входит в студию и говорит: «Ну, такой аудитории у меня никогда не было… Такой умной». — Все хохочут. Или он держит микрофон, очень симпатично прикладывая его к щеке. Эту манеру он сам для себя придумал.
Об имиджмейкерах
Меня переделывать поздно, да я бы этого и не хотел. Мне могут сказать: «Знаешь, тебе не очень идёт то-то». Но не имиджмейкер, а моя собственная жена. Я всегда готов её выслушать. Что не значит, что всегда соглашусь.
О радио
Я очень люблю радио. Радио — король журналистики. Оно быстрее телевидения, быстрее журналов и газет реагирует на происходящее. Немедленно. Во-первых. Во-вторых, на радио программа может идти и три, и четыре часа, нет жестких рамок ТВ. Да и много дешевле она. В-третьих, радио демократично. Позволяет вести диалог со слушателем в прямом эфире. На телевидении это стоит очень дорого, ну а в газете — только как письма читателей. Наконец, радио требует от журналиста умения выражать свою мысль сжато и понятно, что само по себе замечательно. И я обожаю эту работу. Если бы я был вынужден выбирать что-то одно, я бы выбрал радио.
Об индивидуализме
Нет ничего сильнее людей, которые действуют не так, как толпа, или, мягче, не так, как коллектив, но как индивидуальности, каждая из которых осознает некий толк, некое обязательство и принимает решение как свободный человек.
О гражданской позиции
Я абсолютно убежден, что каждый гражданин обязан голосовать. Никакой демократии без выполнения гражданского долга быть не может. Каждый должен понимать, что от него действительно многое зависит. Можно голосовать сердцем, можно печенью, желудком, еще целым рядом органов. Я же предлагаю голосовать головой. И ясно представлять, почему выбор пал на этого кандидата, знать, что вы хотите, выбирая его.
Природа власти такова, что она неизбежно скрывает от людей правду. И журналист обязан в этом смысле противостоять ей.
Я думаю, что в каждом журналисте сидит проповедник. Есть проповедь о ценностях жизни, о том, что действительно хорошо и что плохо, о том, как надо жить и т.д. Я, например, чрезвычайно болезненно воспринимаю несправедливость. Когда-то думал, что острота восприятия пройдет со временем. Не прошла. Есть вещи, которые я не могу видеть, не могу слышать. Во мне что-то восстает. И, наверно, то, что я делаю, отчасти отражение этого.
Когда-то давно, когда я вышел из КПСС, понял, что отдал лучшие годы активной защите ложного дела. Тогда пообещал сам себе, что больше не буду вступать в союзы и организации. Не желаю связывать себя никакими правилами, условиями, условностями.
Живи я в Америке, голосовал бы за Гора: если к власти придет Буш, то в американском обществе пострадают гомосексуалисты, а у женщин отнимут право на аборт — я против таких идей.
Демократия не опускается сверху, как благовест. Она поддерживается снизу активностью граждан.
О солидарности
В нашей стране вообще, как и в журналистском сообществе, нет солидарности. Прошлым летом я был во Франции и видел, как к забастовке водителей грузовиков присоединились водители «скорой помощи», таксисты. Они бастовали против высоких цен на бензин, хоть и бастовать было неудобно. У нас же, когда в города перестали подавать тепло и люди перекрыли трассу, их чуть не побили. У нас свойственно всем защищать только себя.
Я волей-неволей вспоминаю то, что совсем недавно происходило в Праге, когда власть пыталась навязать своего руководителя информационных программ и своего руководителя телевизионного канала — как на это отреагировали журналисты, во-первых, и народ — во-вторых.
Расстояние между тем, что было там и тем, что здесь — огромно. Я не знаю, сколько лет и сколько поколений должны пройти, чтобы этот разрыв сократить. То, что мы стоим очень далеко и не хотим понимать, что от нас зависит состояние нашей страны — это факт.
О национальных особенностях
Я думаю, ничто лучше не выражает основу национального характера, как язык и народная песня.
Мне проще общаться с умными людьми. Не обязательно обаятельными. Русский он, француз или американец. Другое дело, что существуют свойства ума, и они меня восхищают. Есть французский ум, есть русский, есть еврейский, американский, английский.
Я очень люблю еврейский юмор, может быть, потому, что он всегда направлен в собственный адрес. Это умение смеяться над собой. Достаточно почитать Шолом-Алейхема, Зингера, чтобы понять этот уровень самоиронии.
Очень люблю английский юмор, потому что он сдержанный, всегда немножко недоговоренный. А что касается русского или американского юмора, они в чем-то похожи. Это такой, знаете ли, хохот, смех от пуза.
Если говорить о русском политическом юморе, то он точно не имеет себе равных. А с другой стороны, где вы возьмете таких политических деятелей?
О жизненных шансах
Надо понимать, для чего вы работаете на телевидении. Если сумели отвлечься от своей узнаваемости, если понимаете, что весь смысл работы — зрители, что у вас нет долга ни перед начальством, ни перед какой-либо партией, ни перед властями — только перед зрителем. Если вы это сумеете в себе холить и лелеять, то есть шанс, что вас забудут не так быстро.
Еще римляне говорили: лови момент… Это правильно. Только чаще всего мы не знаем, что это и есть тот самый важный момент в жизни. И чтобы не пропустить важное, я считаю, нельзя пропускать ни одного предоставленного шанса. Сначала надо пробовать, а потом уже решать, на правильном вы пути или нет.
